Последний сон разума - Страница 59

К горлу подступило. Грузчик хотел было поднять шапку, но ребенок чуть не выскользнул из-под пальто. Петров сглотнул позыв и доплелся до пятого этажа. Нашарил ключ и внес находку в тепло.

Тепло было настояно на кислых запахах, которые были родные и не портили настроения.

Квартира состояла из одной комнаты, кухни и совмещенного санузла. Из мебелей имелись кривой стол на кухне и раскладушка, растянутая до самого пола, покрытая тряпьем, на которую Петров и положил девочку.

Девочка продолжала смотреть на него, а он, злой, смотрел на нее не в силах придумать путного.

– Агу!

– Спи, зараза! – рявкнул грузчик и набросил на голенькое тело девочки потертое махровое полотенце.

Девочка тотчас закрыла глазки и заснула, сладенько посапывая кнопочным носом.

Ишь, послушная, – отметил Петров.

В голове у него что-то щелкнуло, он застегнул пальто и пошел на работу, по дороге подняв шапку и совершенно позабыв о найденном ребенке.

В подсобке грузчик заскулил между коллегами, чтобы ему налили хоть каплю, так как башка с одним глазом вот-вот рванет Хиросимой, но его не жаловали, а потому долго не похмеляли, ссылаясь на отсутствие продукта.

– Ах, суки позорные! – озлился Петров и засмотрел на работяг злым мстительным глазом, так что вскоре один из мужиков, не выдержав испуга, обратился к остальным со словами: «Да что мы, ребят, звери, что ль, какие!», достал из-за ящиков полбутылки водки и плеснул пшеничной в стакан.

Петров, клацнув зубами о стекло, глотнул, выдохнул, рыгнул, а потом замахнулся на всех кулаком.

– У, суки!..

Затем он вышел из подсобки, ощущая прибавок силы и сплевывая в каждый угол.

– Я ему кадык вырву! – сказал кто-то из грузчиков вслед.

– Смотри, как бы он тебе башку не оторвал, – усмехнулся другой. – Злобен!

Прилив сил позволил Петрову задуматься о своем теле более подробно, и он осознал желание спать сейчас же. Грузчик был безотказен по отношению к себе, а потому улегся на груду телогреек в трансформаторной комнате, мерно гудящей током высокого напряжения и убаюкивающей его грешную душу.

Петров закрыл глаза и отбыл в мир болезненных отрывочных сновидений, после которых ему понадобится целый стакан водки, и его он уже не станет выцыганивать, а попросту отнимет у кого-нибудь…

Петров родился тридцать два года назад и был назван Митей. Роды происходили в крохотном городке Кимры, где старый акушер со странной фамилией Ротшильд тащил плод из роженицы специальными щипцами, которые чуть было не придушили ребенка. Дитя вышло из чрева матери с синей физиономией, совершенно не дышащее, сорока пяти сантиметров в длину и весом в два кило.

Акушер Ротшильд, повидавший на своем веку добрую тысячу младенцев, тотчас оповестил мамашу, что пацан вряд ли выживет, но предпринял попытку божественного вмешательства – взял младенца за ноги и опустил его сливовой головкой в холодную воду. При этом он хлопал ладонью по бледной попке новорожденного, приговаривая:

– Давайте, мужчина, оживайте!

И произошло маленькое чудо. Митя Петров задергался в конвульсиях, вероятно, втянул носом морозную воду и стал тонуть в тазу.

А уж от утопления Ротшильд умел спасать. Искусственное дыхание, надавливание на грудку морщинистыми пальцами – и дело в ажуре.

– Все в порядке, мамаша, приплод жив!

Митя был отдан матери, где тотчас примкнул к ее груди и жадно засосал жирное молоко с остатками портвейна «Агдам», выпитого накануне беременной в изрядном количестве.

Катерина, мать Петрова, с удивлением смотрела на синее существо, сосущее ее грудь почти так же, как сосал прошлой ночью Иван Сергеевич.

– Что стар, что млад! – сделала вывод молодая мать.

– Что вы говорите? – переспросил Ротшильд, умывающий руки большим куском коричневого хозяйственного мыла.

– Ничего, – ответила Катерина. – Хочу оставить ребенка здесь!

У акушера чуть не вывалилась челюсть. С наполненными грустью глазами он обернулся к молодой женщине и спросил:

– То есть как?

– Он мне не нужен.

И тогда старик на цыпочках приблизился к кровати роженицы, сел на краешек матраса и положил свою теплую сухую руку на пальцы кормящей матери.

– Ах, девушка, – сказал Ротшильд совсем тихо. – Дети превеликое счастье! В детях весь смысл жизни человеческой!

– Правда? – съязвила Катерина. – Хотите, я вам его подарю?

– О-хо-хо! – отозвался акушер. – У меня таких смыслов уже пять. И у каждого из пяти еще по два смысла. У меня очень большая семья и очень много смысла в жизни.

В последних своих словах Ротшильд был вовсе не уверен, но он продолжал говорить мягким голосом, что девица произвела на свет прелестного младенца, который непременно станет ей в будущем опорой.

– Ага! – не поверила Катерина.

– Так-так! – подтвердил старик. – Мужчины бросают женщин. Такое случается. Но вырастите единственного мужчину, который вас никогда не бросит, который положит вашу голову себе на плечо и защитит от всех невзгод, от всех обид, став сыном в большом понимании этого слова! – Акушер сделал паузу, а потом добавил с грустью: – Надо, милая, думать, кто закроет тебе глаза в последний раз и укроет твои ноги атласным одеялом…

Катерина чувствовала нежные движения маленького ротика, теплые слова старика ее растрогали, и она заплакала большими слезами; они стекали к груди, смешиваясь с и без того горьковатым молоком.

Ротшильд еще два часа сидел с Катериной и рассказывал ей какие-то случаи из жизни, какие-то книжные сюжеты, а она спала, спал и новорожденный Митя Петров, насосавшийся портвейна «Агдам», и снились ему материнские внутренности.