Последний сон разума - Страница 32

Через пятнадцать минут к карьеру прибыл милиционерский газик, из которого выкатился черным пуделем майор Погосян в сопровождении лейтенанта Карапетяна, теребящего свои бакенбарды. Зубову было неинтересно, и он остался в машине слушать радио и лузгать семена тыквы.

– Вот, нога, – развел руками Синичкин.

– Ай, молодца! – обрадовался майор. – И что?

– Видать, от уха, – вывел Володя.

– И что?

– Да в общем, все…

Карапетян вполголоса сказал что-то по-армянски, на что Погосян отреагировал наподобие взрыва фугасной бомбы, заорав по-русски, что таких ругательств даже от своего дедушки Тиграна не слышал, что все обнаглели до беспредела и что он всем одно место на другое натянет!

– Так я не вас, господин майор! – равнодушно оправдывался Карапетян, почесывая баки.

– Синичкин один из вас работает! – еще пуще завопил начальник. – А ты чтобы обрил свою мерзкую рожу сегодня же! Понял?!! – и без паузы: – Завтра натянешь акваланг и пока не выловишь труп, чтобы не выныривал! Скотина такая!..

Далее найденная нога была запакована в полиэтиленовый пакет и забрана в газик, чтобы отвезти отчлененку на экспертизу. Уже из окна отъезжающего автомобиля майор Погосян распорядился, чтобы Синичкин непременно опросил жителей близлежащих домов, не пропадали ли из них люди неведомо. Потом он со всей силы ударил по локтю Зубова, так что семечки из его пригоршни вылетели из окошка и неорганизованно усеяли осенний берег. Старшина нажал на педаль газа, и машина, завывая сиренами, рванула с места.

Целый день Синичкин послушно обходил дома микрорайона и беседовал с разными жителями, в основном стариками и старушками, которые находились на пенсии, а потому знали много.

Участковый выяснил, что пропадают в этом мире многие, но вскоре возвращаются обратно. В основном это супруги, пытающиеся сбежать от своих половин, или алкоголики, забывающие адрес отчего дома. А так, чтобы с концами, не пропадал никто!

Уже к вечеру в шестнадцатиэтажном доме, спускаясь после опроса по лестнице к выходу, Володя Синичкин повстречал на двенадцатом этаже гражданку, настойчиво звонящую в одну из дверей.

– Что, никого? – спросил капитан.

– В третий раз прихожу и не застаю! – ответила женщина зло. – У-у-у, рожа татарская!

– Я – русский! – воспротивился Синичкин. – И вообще, национализм в крайних проявлениях уголовно наказуем!

– Да разве я вам! – уточнила женщина. – Я про жильца квартиры этой! Необразованная татарская морда! Ни «бэ», ни «мэ» по-русски, ни два, ни полтора!

– А чего тогда приходите к нему? – поинтересовался Синичкин.

– А то, что он на работу не выходит уж сколько дней! И ни слуху о нем, ни духу!

– А вы кто?

– Сослуживица, – ответила женщина и раскатисто чихнула. – Осень… Из колбасного отдела.

Синичкину трудно было связать осень с колбасой, а потому он попросил женщину пояснить.

– Ильясов его фамилия! Лет не знаю сколько, но старый. Работает в магазине, в рыбном отделе, а я в колбасно-мясном!

– При чем тут осень?

– При том, что я чихнула! Холодно! Простудно!

Женщина поморщила нос, удерживаясь от следующего чиха, а про себя подумала, что на свете много дураков, даже больше, чем можно себе вообразить. Видать, и этот милиционер в офицерских погонах ума в голове не носит.

– А зачем ум этот? – произнесла колбасница вслух, чем вовсе обескуражила капитана. – Директор меня послал за Ильясовым, потому что незаменим он у нас по рыбной части!

Участковому было более нечего спрашивать, и, записав телефон женщины в книжечку, он отпустил ее на свободу, предупредив, что если что – позвонит!

– Звоните, звоните! – разрешила продавщица, а про себя подумала, что милиционер – законченное сало.

Они распрощались на первом этаже, и Синичкин направился в домоуправление за слесарем, который оказался дюжей бабищей в телогрейке, с большущими руками.

– Надо квартирку одну вскрыть! – приказал капитан.

– Надо – вскроем! – ответила бабища хрипло и ухватилась за ручку чемоданчика с инструментами.

Были выбраны понятые, коими оказалось семейство Митрохиных в полном составе.

Глава семейства трясся всем организмом, но, впрочем, этого никто не замечал, а Елизавета что-то смутно вспоминала про соседа, ползущего голым, и про отца, бегающего с окровавленной тряпкой по всему дому. Однако прыщавая девица списала свои воспоминания на галлюцинации и стояла перед дверью Ильясова, нежно уложив причесанную головку на материнское плечо.

– Дверка-то хлипкенькая! – с презрением констатировала слесарша и, щелкнув никелированными замочками, достала из чемоданчика стамеску. Просунув металлический язык между замком и косяком, она несильно надавила плечом, и дверь распахнулась, словно и вовсе была не заперта. – Делов-то!..

Все с любопытством ввалились в квартиру, в которой после включения света Синичкин рассмотрел следы крови. Если быть точнее, багровые лужи следами назвать было нельзя, то были лужи крови. Через открытое окно врывался мерзлый ветер, выдувая всяческие запахи вон. Лишь на карнизе, чудом удерживаясь, шебаршил голубь, да и тот вскоре соскользнул с жестяного и пропал в неизвестность.

– А где трупик? – поинтересовался Синичкин вслух и подумал, что в нем, может быть, открывается сейчас талант сыщика. А как же тогда он ухо нашел, одежду окровавленную, ногу отрезанную, квартиру со следами убиения?.. Интуиция, может?..

Народ толпой заглянул в ванную, но и там тела не нашлось. Там даже крови не обнаружилось.

Так как более искать было негде, участковый выглянул в окно, решив, что труп могли сбросить с высоты, но сообразил, что в таком случае тело должно было лежать возле подъезда и давно было бы обнаружено. Далее у Володи Синичкина не нашлось ни вопросов, ни ответов, и он приказал понятым ждать, а сам набрал номер отдела и проговорил дежурному: